febb

У Хармса разумеется все очень забавное, например эти штуки про Бубнова:
http://www.petrenko.ru/lib/story.php?x=3&t=167

Вот что мне подумалось, точнее если доверять своим текстуальным ощущениям, то примерно понятно зачем Хармс писал эти нелепые притчи.

Пытался развенчать, понять магию имени. Магию и привычку человека называть одушевленный предмет именем. За это Хармс методично лишал этот предмет одушевленности, и с тем же упорством снабжал эти фигурки именами. Возможно за этим кроется трагизм эпохи, когда, как известно, люди "пропадали" весьма неожиданно. И этот стресс, когда ночью соседа "забрали" и больше никогда его не увидишь. Сама обсурдность, беззащитность жизни с ее трогательной бытовой нелепицей и каким-то непостижимым фатальным драматизмом становились естесвенной основой его абсурдного миросозерцания.

Но я отвлекся. Речь идет об имени. Имя сообщает конкретику, но не наполняет содержанием. Имя всё еще остается формой, формальным указанием на человека. Как бы символической нумерацией. Хармс использует это чтобы показать абсурдность этого. Как только читатель в паре строк привыкает к какому-то имени и начинает как бы изучать и накапливать образы этого персонажа, как вдруг Хармс его просто стирает из плоскости псевдобытия или даже фантасмагорически переименовывает.

Я не думаю, что он что-то хотел этим сказать. Скорее это было прототипом современного искусства, эксплуатирующего человеские ассоциации и образное мышление. Сечас никого не удивишь какой-то абстрактной инсталяцией, аппелирующей к самоуважению и снобизму, образованности современных гомосапиенсов, которые о своих художественных вкусах как правило очень высокого мнения и не желающих ни на секунду в этом усомниться. За те же струны дергает и Хармс. И только люди способные к настощему рефлексирующему юмору и к ревизии своего внутреннего мира, относятся открыто, без неприязни к Хармсу.

Опять отвлекся. Насчет магии имени. Мне кажется Хармса забавляло то, что Имена, а конкретно наши уже Советские имена теряют своиства той мифологичности, которыми, например, обладают греческие имена или имена народов с более счасливой судьбой. По причине развивающегося феномена "совковости". Хармс наверное один из первых почувствовал эту когниктивную катастрофу самоидентификации. Поэтому у него такие коллизии имен. Наши имена утратили благородство древнерусских корней - сказочности, духа русских богатырей, фольклора, измельчились и выродились. Такое вырождение смело показано уже гораздо позже в незабвенном "Иване Васильевиче, меняющем профессию". Там тоже сам дух "социалистического" вырождения национальной культуры показан жутко смело и выпукло для того времени.

Но первым был все таки Хармс. Он почувствовал, как из имен вдруг выкачали воздух и они превратились в сдутые шкурки и картонные трафареты. Трагедия, которая уже ощущается интуитивно, но не может быть еще обьяснена разумно. Вот этот мощный поток интуиции и наполнвет эти хармсовские скетчи. Интуитивные шаржи.

Потом этими шаржами уже будут изображать врагов народа и самодовольных бужуев, капиталистов и прочих "элементов враждебного окружения". Но сначала что-то рушится уже внутри самого общества. Словно перекрытия внутри здания, которое еще стоит и приманивает броскими вывесками и фасадами, но в сущности уже обречено. Революция уже свершилась. Как тыква, которая долго еще радует глаз яркими боками, но на самом деле уже безнадежно сгнила внутри. И эти тыковки в нелепых длинных аккуратных именах в каких-то бессмысленных Бубновых, Мариях Михайловнах и Василиях Антоновных. Но на самом деле уже ничего нет. Пустота. Вакуум. Кафка...